Такими же были и старшие сёстры Свена. Правда, сильные характеры не мешали матери и сёстрам во всём потакать единственному ребёнку мужского пола. Женское семейное покровительство сопровождало Гедина долгие годы. Мечта его – стать путешественником – поддерживалась родными. Юный Свен, готовя себя к дальним странствиям, укреплял тело физкультурой и спортом, а дух – изучением географии и картографии, иностранных языков, в том числе русского и персидского, и чтением биографий великих путешественников.

 По убеждению Гедина, любое путешествие – это вызов судьбе. И во всех своих странствиях отважный до безрассудства швед доказывал это на деле. С 1893 по 1897 годы он прошёл и проехал огромные расстояния по России и Азии. Как выяснилось при подготовке настоящего издания, книга шведского путешественника «В сердце Азии. 

Памир – Тибет – Восточный Туркестан» вышла в нашей стране ещё в 1899 году. К сожалению, в наши дни она практически недоступна, и поэтому информация о странствиях знаменитого шведа достаточно скупа. 

Гедин писал: «Вспоминая совершенное мною путешествие, я вижу целый ряд русских военных, ученых и частных лиц, перед которыми нахожусь в неоплатном долгу благодарности. Министерства Иностранных дел и Военное оказали мне с самого же начала столько сердечной и реальной помощи… Мне предоставили возможность нанять себе на службу русских казаков, беспошлинно ввести свой багаж в Россию…

 Ни одному русскому путешественнику не могло быть оказано большего содействия… нежели мне. Повсюду меня встречали, точно я был русским подданным… В Императорском Географическом Обществе, членом которого я уже имел честь состоять, я также нашел покровителей и друзей».
Поездка на поезде от Санкт-Петербурга до Оренбурга заняла четыре дня. Позади остались 2257 км пути по европейской части России. 

В Оренбурге паровая тяга сменилась конной. Это было 14 ноября 1893 года. «Покидая Оренбург, разом расстаешься со всякой цивилизацией и, углубляясь на восток, оказываешься всецело предоставленным самому себе». В песках Кара-Кум лошадей в тарантасе заменили беговые верблюды. Преодолев еще 2198 км, 4 декабря Гедин въехал в Ташкент. 

«В Ташкенте я пробыл около семи недель… Генерал-губернатор барон Вревский принял меня с безграничным радушием, я был его ежедневным гостем и имел случаи завязать у него знакомства, которые весьма пригодились мне для моего путешествия по Памиру».
Покинув гостеприимный Ташкент, Гедин с конным караваном 23 февраля достиг долины Исфайрамы. Дальше началось высокогорье. Подъем по северным склонам Алайского хребта вывел к перевалу Тенгиз-бай (3850 м), который в зимнее время бывает невозможно преодолеть.

 «В ночь на 26 февраля мы послали 8 киргизов с заступами, топорами и кирками вперед проложить дорогу, а затем ранним утром выступил и караван. Около Кара-Кии встретилось первое трудное место, где все еще возились наши киргизы, вырубая ступеньки во льду… Я… совсем изнемог. Поднялись мы на высоту 2850 м.

 Ночью дала себя знать «горная болезнь»; страшная головная боль и сердцебиение продолжались и весь следующий день…» На перевале было не легче: «…снег… лежал в два метра глубины. В сугробах была протоптана узкая глубокая тропа; идти по ней было все равно, что по узкой перекладине через трясину. Один неверный шаг в сторону – и лошадь совсем погружалась в снег…». 

После перевала дольше дня длился спуск до Дараут-Кургана в Алайской долине. «Кто знает, что было бы с моим караваном, если бы мы вышли днем раньше и попали под лавину, или днем позже, и нас застал бы ураган».
После дневного привала в Дарауте 2 марта экспедиция продолжила путь на восток по Алайской долине. 6 марта переправились через реку Кизыл-су и свернули на юг. Алай остался позади, впереди высился Памир. 

«После десятичасового перехода мы сделали привал среди этого царства смерти и холода, где не видно ни былинки, ни следа жизни… Мороз стоял 26°… Поздно вечером была, наконец, разбита юрта… Только в час утра в лагере… водворилась тишина. Набилось нас… как сельдей в бочонок, и все-таки температура в юрте понизилась к утру до –24°…».
При подъеме на Заалай остановились на дневку в урочище Бордоба. «Утром 9 марта все мои киргизы пали на колени в снег, вознося Аллаху мольбы о счастливом перевале через опасный Кызыл-арт…

 Но мы счастливо достигли гребня (4271 м)… На самом перевале… киргизы мои опять упали на колени и возблагодарили Аллаха…». Два мартовских дня экспедиция Гедина провела на льду огромного горько-соленого озера Каракуль, лежащего к югу от Заалайского хребта. 18 марта отряд Гедина спустился в долину реки Мургаб: «В некотором расстоянии виднелось небольшое русское укрепление; на северо-западной башне развивался русский флаг «на крыше мира». Мы приблизились; 160 солдат и казаков выстроились на стене и приветствовали нас громким ура. Около ворот меня сердечно встретил комендант, капитан Зайцев с шестью офицерами». Это был Пост Памирский – самый передовой форпост Российской империи в Средней Азии. 

Сейчас там, в восточной части Горного Бадахшана, таджикский город Мургаб.
Гедин позволил своему отряду блаженствовать в Посту Памирском до 7 апреля. «Отношения между офицерами и командой наилучшие. Тридцать человек солдат за отбытием срока службы должны были вернуться в Ош, и трогательно было видеть, как при прощании офицеры, по русскому обычаю, трижды целовались с каждым из уходивших нижних чинов. 

С ружьями на плече, с ранцами за спиною солдаты бодро отправились пешком в 45-тимильный путь, через плато Памира, в теплую желанную Фергану».
Далее экспедиция Гедина продвигалась на северо-восток, к меридиональному хребту Сарыкол, который является природной и политической границей между Таджикистаном и Китаем. Пройдя перевал Джагатай (4730 м высотой), на следующий день Гедин столкнулся с представителями китайских властей. Опасаясь, что европейские путешественники могут оказаться агентами русского царя, они максимально затруднили Гедину дальнейшее продвижение. Даже бумаги, полученные в Петербурге от тамошнего китайского посланника, не произвели впечатления на бдительных стражей. 

И хотя Гедин всё-таки получил разрешение (с рядом ограничений) на путешествие в Кашгар через район Музтаг-ата, отряд всю дорогу ощущал на себе пристальное внимание китайских властей. А местным киргизам они запретили снабжать экспедицию бараниной, топливом и другими необходимыми вещами.
Вскоре Гедин увидел вершины семитысячников китайского Памира: «Вокруг нас расстилался чудный вид. Прямо на восток, по другую сторону маленькаго озера Булюн-куля, виднелась мощная гора, окутанная вечным снегом. 

Это Ак-тау – «Белая гора» (ныне – Конгур, прим. авт.), северное продолжение Мустаг-аты. Налево от нее открывалась долина Гез, направо широкая долина Сары-кол». Остановившись в маленькой крепости Субаши на высоте 3756 м, Гедин записал: «Вооружение гарнизона Су-баши состоит из полдюжины английских и стольких же русских ружей и затем из луков и пик. С европейским оружием солдаты обращаются дурно, и оно обыкновенно в плохом состоянии. 

Я видел, как двое солдат, перепрыгивая через ручей, опирались на свои ружья, воткнутые дулами в грязное месиво…как сам комендант, так и весь гарнизон, день деньской ровно ничего не делают, только курят опиум, играют на деньги, едят, пьют и спят».
«Моим намерением было, если возможно, добраться до самой вершины горы и исследовать ее геологическое строение, ее ледяной покров и гигантские ледники, – писал путешественник. – Поэтому мы снарядились, как в настоящий поход, решившись во что бы то ни стало одолеть великана. 

Мы положили подстерегать минуту, т. е. благоприятной погоды, в каком-нибудь укромном местечке и тогда сразу взять его приступом. Решено было разбить третий лагерь на возможно большей высоте, а оттуда уже производить рекогносцировки и наступление… Что же касается киргизов в Субаши, то они менее пессимистически относились к подъему на Мустаг-ату, нежели их соплеменники на Памире. Все соглашались сопровождать меня и стараться до последнего, но думали все-таки, что экспедиция не удастся».
Действительно, высота в 7,5 км оказалась тогда недостижимой. 17 апреля караван Гедина устремился наверх. Кроме самого Гедина, в восхождении участвовали шесть киргизов в теплых бараньих тулупах и с посохами в руках, девять больших черных яков и два барана. Первый лагерь разбили выше языка ледника на высоте 4439 м. 

В этих местах до них побывал в 1889 году польский геолог К.Богданович с группой.
На следующий день погода ухудшилась, но путешественники продолжали восхождение. На этот раз взяли всего трех яков. Проводники шли пешком. 

Первый привал сделали на высоте 4850 м (как отметил Гедин, «выше всех европейских гор»). На высоте 5336 м ураган страшной силы остановил восходителей, и после попытки переждать непогоду они повернули вниз.

 Ураган не прекращался несколько дней, Гедина поразила снежная слепота, и после нескольких дней ожидания 25 апреля караван вернулся в Булун-куль. Гедин решил на время прервать исследование массива Музтаг-ата и долиной Гез-дарьи 1 мая пришел в Кашгар.
В июле экспедиция вернулась к Музтаг-ате, и после детальной подготовки 6 августа Гедин повторил попытку восхождения. На этот раз к середине дня им удалось добраться до высоты 6300 м. Остановились на привал: «Достали хлеб, чай, топливо, чтобы развести костер, но стоило нам взглянуть на еду, чтобы нас затошнило; так никто ничего и не взял в рот.

 Нас только мучила жажда, и мы все глотали снег; даже яки проглатывали большие комки. Вид с высоты 6300 м был поистине восхитительным и величественным. Нам открывалось, через хребет Сары-кол, все пространство до самого Заалайского хребта… в хребте Мус-таг, северном продолжении Мустаг-аты, есть несколько вершин, которые мало уступают самому «отцу ледяных гор». Гедин имел в виду Кашгарский хребет (высшая точка, Конгур, в действительности выше Музтаг-аты более, чем на 150 м). «Мы стали держать военный совет.

 День клонился к концу, и становилось холодно (+0,7° в 4 ч. дня); киргизы были так изнурены, что не могли идти дальше; яки пыхтели, высунув языки; мы находились как раз у подошвы куполовидной возвышенности, которая постепенно переходит в плоскую макушку вершины… С грустью решился я вернуться, и мы быстро заскользили вниз по старым своим следам».
Гедин понял, что за один день дойти до вершины не удастся, и единственно верным средством будет разделить восхождение на два дневных перехода, переночевать в юрте первую ночь на значительной высоте, а на следующее утро со свежими яками и с легким багажом продолжать путь до вершины.

 Третья попытка была предпринята 11 августа. «Нам предстояло подняться на высоту приблизительно 6000 метров, ночевать там, а на следующий день продолжать подъем и достигнуть возможно большей высоты, – записал Гедин. 

– Поэтому мы брали с собой маленькую юрту, четыре больших связки терескена для топлива, шесты, веревки, топоры, тулупы и продовольствие; все это было навьючено на 9 сильных яков». Припасы на два дня не потребовались: в первый же день восхождения, на высоте 5800 м, группа попала в зону трещин. Стали проваливаться яки, а затем и люди, с трудом удерживаясь на краях трещин. Было решено более не рисковать и спуститься.
Запасы истощались, но Гедин предпринял еще четвертую попытку восхождения по старому пути. 16 августа отряд начал новый подъем, имея запасов на два дня. 

На ночевку встали в той же самой наивысшей точке, которая была достигнута ранее, – на высоте 6300 м. Выровняли площадку, поставили юрту, закрепили ее арканами на двух глыбах сланца, обнесли снежным валом. Развели в юрте костер (!) из терескена и ячьего помета и, страдая от едкого дыма, смогли отогреться.

 Огонь разжигали еще дважды за ночь, но каждый раз холод брал верх. Холод и горная болезнь… «Казалось конца не будет этой долгой, тяжелой ночи. Как мы ни ежились, упираясь коленами в самый подбородок, невозможно было сохранить теплоту тела… 

Никто глаз не сомкнул во всю ночь… Люди мои стонали, точно на ложе пытки, и не столько от холода, сколько от все усиливавшейся головной боли».
На следующий день юго-западный ветер перешел почти в ураган.

 Прождав до полудня, Гедин отдал приказ к отступлению. «Итак, я четыре раза неудачно пытался взойти на вершину Мустаг-аты, – писал он в дневнике, – но не могу сказать, чтобы это было абсолютно невозможно… За крутым выступом, которого мы достигли 18 апреля, 6 и 16 августа, не виднелось никаких непреодолимых препятствий к подъему. Оттуда… можно добраться до северной вершины, однако, не самой высокой в группе Мустаг-аты, но соединяющейся с таковой отлогим гребнем. Между этими вершинами и под ними простирается огромное фирновое поле ледника Ямбулака».
Больше Гедин к Музтаг-ате не возвращался. Но можно понять комментатора его книги С.Калмыкова, который пишет: «Невозможно, однако, просто так закрыть и отложить в сторону этот, первый, том описания его путешествия. Заглавия не отпускают: «Глава XXI. В пустыню. Глава XXIII. Царство могильной тишины. Глава XXIV. Воды нет! Глава XXV. Караван распадается и гибнет. Глава XXVI. Пять суток пешком по бесконечным пескам. – Вода. – Спасены. Глава XXVI. Ислам-бай спасен». Углубившись в начале 1895 г. в пески пустыни Такла-Макан к востоку от Кашгара, Гедин попал в безводную зону. «Это была моя вина… я нес ответственность за все ужасные мгновения, за все страдания и муки и людей и животных моего каравана!..сцена эта стояла перед моими глазами, и я не мог отделаться от нее, она давила меня кошмаром по ночам, не давала спать».

 Проводник экспедиции сильно недооценил расстояния, которые предстояло пройти. Колодцы оказались сухими… От жажды и изнурения погибли двое из четырех местных киргизов, спутников Гедина. Погибли даже животные: собаки и 7 из 8 верблюдов каравана.

 Сам Гедин, оставив умирающий караван, в одиночку дошел до берега Хотан-дарьи, напился сам, набрал воды в свои, сделанные шведскими мастерами, походные сапоги, и в одних носках шагая обратно по пустыне, принес ее своему находившемуся в агонии спутнику.