Во второй половине длинного, двухсотсемидесятичасового дня на берегу острова прекратились всякие проявления жизни. «Актинии», «ленты», «лианы», казалось, умерли. К ним можно было сколько угодно прикасаться, брать их руками, гнуть — они не реагировали. Самые продолжительные ливни уже не вызывали никакого движения.
— Состояние дневного анабиоза, — говорил Коржёвский. — Такое явление наблюдается и на Земле. 

Только там оно зависит от времени года, а здесь дня. Многие растения Земли «умирают» на зиму и снова «воскресают» весной. Некоторые животные на зиму засыпают. А на Венере неблагоприятное время для жизненных процессов — это день. Конечно, здесь, на острове, решающую роль играют приливы и отливы. Морские организмы «заснули» потому, что лишились водной среды. На дне океана, как мы видели, жизнь кипит и днём. 

Обитатели острова приспособились к особенностям жизни на коралловом рифе, который то погружается в воду, то выходит из неё. Это очень интересно. Вообще на Венере предстоит много работы. Для биолога тут обширное поле деятельности.
Он улыбался и потирал руки от удовольствия.
— К сожалению, мы пробудем на Венере только полтора месяца, — ответил Баландин.
— Надо добиться скорейшей организации второй экспедиции, и на более длительный срок. Ведь и вы этого хотите. Жизнь в океане Венеры вам так же интересна, как и мне.

 — Что можно изучать, не выходя из лодки, — говорил профессор и тяжело вздыхал.
Предсказание Мельникова сбылось.

 Белопольский категорически запретил пользоваться водолазными костюмами. Он даже приказал убрать их из лодки и запереть в кладовой, опасаясь, не без оснований, что учёные способны забыть об опасности.
Непредвиденное обилие животных в океане Венеры нарушило весь план работы, тщательно составленный ещё на Земле Баландиным и Коржёвским. Экспедиция оказалась в этом отношении неподготовленной. Не было никаких средств, чтобы раздобыть образцы фауны и флоры морского дна. Подводная лодка не была оснащена механическими драгами. 

Водолазные костюмы, лёгкие и удобные, рассчитанные на максимальную свободу движений, не давали никакой защиты от нападения опасных хищников, существование которых, так же как и других высокоорганизованных организмов, считалось маловероятным.
— Всё это так, — говорил Баландин. — Но мы оказались в самом нелепом положении.
— Ив этом значительная доля вашей собственной вины, — указал ему Белопольский. — Подготовка к работе в океане проводилась вами. Я хорошо помню, что конструкторы предлагали снабдить лодку механическими драгами, но вы отвечали им, что они не нужны. Кто, как не вы, доказывал, что в океане Венеры нет органической жизни? Вполне естественно, что было решено не загружать лодку ненужным оборудованием.
— Я рассчитывал на водолазные костюмы. Не мог же я предвидеть, что вы запретите ими пользоваться. 

Присутствующие при разговоре невольно рассмеялись.
— А что же вы хотите? — возмутился Белопольский. — Разрешить вам отправиться прямо в пасть «кошачьей акулы»?
И вот в результате допущенной ещё на Земле ошибки Баландину и Коржёвскому приходилось довольствоваться наблюдениями за подводным миром Венеры сквозь прозрачные стенки лодки.
Зайцев сдержал своё обещание и уже на следующий «день» после возвращения от порогов доставил Баландина и Коржёвского на то место, где они видели загадочных красных черепах.

Но, к огорчению учёных, их не оказалось. Огромное количество «зубчатых циниксов» лежало и ходило по дну, но эллипсоидных панцирей нигде не было. Они бесследно исчезли.

То же самое повторилось на второй и на третий «день».
— Куда они подевались? — недоуменно говорил Баландин. — Почему только они ушли отсюда?
— Жаль! — печалился Коржёвский. — Судя по вашим описаниям, это совершенно особенные животные.
— Новая загадка, — подытоживал Зайцев. День подходил к концу. Невидимое Солнце склонилось к западному горизонту. С каждым часом прилив становился выше. Казалось, что коралловый остров медленно погружается в океан.
Сначала пришлось перенести мостик к двери нижней выходной камеры, потом убрать его совсем, а на берег сходить по лестнице. 21 июля остров окончательно скрылся под водой. Из океана поднимались теперь только верхние части коралловых стволов, между которыми могла свободно проходить моторная лодка.
Ветер всё чаще и чаще дул с востока.

 Не защищённый больше ушедшей под воду скалистой грядой, звездолёт сильно качался на волнах. В конце концов пришлось отказаться и от экскурсий на подводной лодке. Переход на неё из выходной камеры становился опасным. Кроме того, испарение нагретой воды настолько усилилось, что, как только лодка отходила от корабля на несколько метров, он исчезал из виду, словно растворяясь в тумане.
За ужином Белопольский сообщил, что «завтра» они перелетят на материк.
— В котором часу? — поспешно спросил Топорков.
— В десять.
— А нельзя отложить до половины первого?
Константин Евгеньевич с недоумением пожал плечами.
— Можно; но зачем? Не всё ли равно — в десять или в двенадцать?
Топорков нервно вертел в руке вилку.

 — Мне кажется, — сказал он, — что если звездолёт поднимается в воздух, то ему не мешает подняться и над облаками.
— Понимаю! Вы хотите послать на Землю радиограмму. Но ведь не облака мешают этому, а ионизированный слой, который, по вашим же вычислениям, находится на высоте двухсот сорока пяти километров.
За столом все прекратили еду. С напряжённым вниманием члены экипажа следили за этим разговором. Во взглядах, устремлённых на командира корабля, можно было прочесть волнение, надежду и горячую мольбу. Один Мельников не поднял головы. Он знал Белопольского лучше всех.
— А разве нельзя подняться выше? — спросил Топорков. 

Белопольский нахмурил брови.
— Можно, — сказал он. — Но я не могу подвергать звездолёт опасностям спуска без достаточных оснований.
Мельников вдруг резко выпрямился. Побледневший, с сурово сдвинутыми бровями, он посмотрел в глаза Белопольскому. Привычная выдержка на этот раз изменила ему.
— Без достаточных оснований? — раздельно произнёс он. — Тревога и волнение наших родных и близких, мучительная неизвестность, бессонные ночи, горе и отчаяние — всё это недостаточные основания?
В кают-компании наступила тишина.
Казалось, Белопольский нисколько не обиделся. Тем же ровным и спокойным голосом он сказал:
— Я отвечаю перед всей нашей страной за успешное окончание рейса. 

Если корабль не вернётся на Землю, горе наших родных и близких будет во много раз сильнее. Кому другому, но не тебе, Борис, упрекать меня в эгоизме.
Ужин закончился в унылом молчании.
Но, когда стали расходиться, Белопольский, уже подойдя к двери, обернулся к Зайцеву.
— Константин Васильевич, — сказал он самым обыденным тоном, — подсчитайте запасы горючего и дайте мне расчёт необходимой затраты для полёта корабля на высоте трёхсот километров в течение одного часа. Борис Николаевич поможет вам это сделать.
И на следующий «день», 22 июля, в двенадцать часов двадцать минут повёрнутый моторными лодками носом на восток, чтобы не мешали верхушки коралловых стволов, «СССР-КС 3» расправил крылья и, промчавшись по воде более полутора километров, поднялся в воздух.
Далеко внизу остались волны океана, нависшие над ними мрачные тучи, грозовые фронты и бесчисленные молнии. 

Над звездолётом раскинулся чистый тёмно-голубой купол неба; ослепительно ярко сияло на нём огромное Солнце.
Всё выше поднимался корабль, всё более темнело небо. Его цвет постепенно переходил в синий, потом в тёмно-синий и, наконец, в фиолетовый.
На высоте восьмидесяти километров звездолёт начал проваливаться. Разреженный воздух не давал достаточной опоры его крыльям. Тогда включили два основных двигателя. С их помощью поднялись ещё на сто километров.
Небо стало почти чёрным, появились звёзды. 

Когда был включён третий, а затем и четвёртый двигатель, Мельников убрал крылья; они стали ненужными — реактивный самолёт превратился в ракету.
Ионизированный слой, препятствующий распространению радиоволн, начался в двухстах километрах от поверхности планеты и закончился в двухстах шестидесяти семи.
Как только приборы показали, что цель достигнута, Топорков, не теряя ни минуты, включил передатчик. Направленная антенна была уже выдвинута и ориентирована на Землю. По Солнцу и звёздам Пайчадзе легко определил точное направление.
Экипаж корабля был уверен, что на радиостанции Космического института ежедневно настраиваются на их волну. Иначе не могло быть.
Ровно в двенадцать часов пятьдесят пять минут по московскому времени радиограмма, содержащая краткий, но обстоятельный отчёт о событиях на Венере, начала свой далёкий путь.
— Через сколько времени может прийти ответ? — спросил Мельников.
— Когда мы опустились на Венеру, — с обычной точностью ответил Белопольский, — расстояние между планетами равнялось девяноста миллионам километров. С тех пор прошло двести восемьдесят два часа. Венера догоняет Землю, и расстояние сокращается. 

Сейчас оно равно восьмидесяти одному миллиону. Радиоволне нужно четыре с половиной минуты, чтобы одолеть это расстояние в один конец.
— Значит, ответ придёт через девять минут?.
— Прибавь минуту на прочтение радиограммы и ещё минуту на составление ответа. Ответ придёт через одиннадцать минут. Если наша радиограмма дойдёт, — прибавил Белопольский.
— Почему же она может не дойти? Ведь ионизированный слой остался под нами.
— Мы ровно ничего не знаем об атмосфере Венеры. Может быть, в ней есть второй ионизированный слой, даже более мощный, чем первый.
Кроме командиров корабля, весь экипаж находился в радиорубке. Девять человек не спускали глаз с секундной стрелки.
Прошло девять, десять, одиннадцать минут. Ответа не было.
Двенадцать…
Никто не проронил ни слова. Все затаили дыхание. Неудача казалась очевидной. Радиограмма не дошла до Земли.
Надо было подниматься ещё выше, вылетать в межпланетное пространство.
Никто не допускал мысли, что на Земле на радиостанции никого нет. Это было невозможно, немыслимо…
Потрясённым людям секунды казались минутами…
И когда все окончательно уверились, что попытка не удалась, из репродуктора раздался слабый, но отчётливый голос:
— Ваша радиограмма принята. Благодарим за то, что пошли на риск, чтобы успокоить нас. Советую немедленно вернуться на поверхность Венеры. Желаем полного успеха в работе и её благополучного завершения. 

Семьи экипажа здоровы, у них всё в порядке. Подтвердите получение нашей радиограммы и немедленно опускайтесь. Горячий привет. Сергей Камов.
Словно ярче вспыхнули электрические лампы, словно свежее стал самый воздух. Давящая тяжесть ушла из сердца.
— Приняли. Поняли. Следующая связь двадцать седьмого августа. Выключаю передатчик, — сказал Топорков.
И только успели прозвучать эти слова, звездолёт пошёл вниз, туда, где далеко, белоснежной массой раскинулся необъятный облачный океан.
Мельников случайно посмотрел на Белопольского и поразился необычайному зрелищу. Константин Евгеньевич улыбался. 

Это было не то подобие усмешки, которое он иногда видел на суровом лице академика, а широкая, радостная улыбка человека, с плеч которого свалился камень. Казалось, ещё секунда — и Белопольский засмеётся.
«Расскажу Арсену, ни за что не поверит», — подумал Мельников.
Спуск занял значительно меньше времени, чем подъём. Через восемнадцать минут корабль влетел в облака. И так же, как двенадцать дней тому назад, миновав их толщу, оказались в самой середине грозового фронта. Словно Венера не умела другим способом встречать гостей.
— В третий раз мы с вами опускаемся на Венеру, — сказал Мельников. — Через несколько минут снова увидим оранжевый лес… Хоть бы что-нибудь зелёное!…
— Это результат духовной связи с Землёй, — чуть насмешливо ответил Белопольский.
— Я ни на минуту не терял этой связи, — обиженно возразил Мельников.
— Охотно верю. Но раньше всё заглушалось интересом к работе. Какая разница — зелёный или оранжевый цвет!
«Всё-таки, странный он человек, — подумал Мельников. — Никак не понять его до конца».
Материк находился сейчас почти на границе дневной и ночной половины Венеры.

 Направляясь на запад, звездолёт не мог пролететь мимо. И действительно, через двадцать минут полёта увидели на экране оранжево-красный лес. Мельников, управлявший кораблём, повернул на север, ища устье реки.
Проходили минуты, но она не появлялась. Вскоре заметили, что лес становится реже; начали попадаться равнины, которых не видели с борта подводной лодки.
— Или мы гораздо южнее, или, наоборот, севернее реки, — сказал Мельников. — Местность мне незнакома.
— Скорей всего севернее, — ответил Белопольский. — Повернём на юг.
Мельников переложил рули. Описав широкий полукруг, звездолёт повернул обратно.

 Ещё около получаса летели вдоль берега, не встретив ни одного грозового фронта. Они виднелись всюду, но, по-видимому, шли также на юг.
С высоты шестисот метров открывался широкий кругозор. Белопольский и Мельников одновременно заметили искомую реку. Недалеко от океана она круто сворачивала на северо-запад, исчезая за лесным массивом. В той стороне горизонт был закрыт полосой грозы.
— Всегда и везде, — с досадой сказал Мельников.
Уже хорошо знакомые пейзажи Венеры сегодня почему-то раздражали его. Такое же чувство испытывали и остальные члены экипажа. Все смотрели на свинцовое небо и оранжево-красную полосу берега с раздражением. Хотелось увидеть что-нибудь, что хоть немного напоминало бы родину. Но, кроме воды океана, всё было иным, чуждым….
— Переждём! — спокойно сказал Константин Евгеньевич. — Особенно торопиться нам некуда.
На самой малой скорости звездолёт стал летать по кругу, не удаляясь от реки и ожидая прохождения фронта. Вскоре дорога очистилась. 

Ещё пятнадцать минут полёта — и вдали показались пороги, казавшиеся с высоты тонкой белой линией, протянутой поперёк реки.
— Смотри, там озеро! — вдруг сказал Белопольский.
Мельников вгляделся в экран. Действительно, совсем близко от порога, среди деревьев, виднелось лесное озеро, имевшее, насколько можно было судить на расстоянии, километра два в поперечнике. Когда подлетели ближе, стало видно, что северный берег плоский, а южный поднимается над водой крутым обрывом. Лес подступал почти к самой поверхности воды.
Звездолёт опустился к вершинам леса. Моторы работали на минимально допустимой на столь незначительной высоте мощности, но всё же скорость была не менее пятидесяти метров в секунду.
Долетев до озера, Мельников повёл корабль вдоль его берегов.
— Вижу брёвна на северном берегу, — раздался из репродуктора голос Пайчадзе.
Вместе со всеми он находился в обсерватории и мог не на экране, а непосредственно в окна наблюдать местность.
В этот момент Мельников и сам увидел высокий штабель, и не один, а несколько. Они стояли на равном расстоянии друг от друга и были сложены из таких же брёвен, какие они с Баландиным видели у порогов. Но корабль пролетел мимо так быстро, что нельзя было ничего рассмотреть как следует.
— Вижу деревянную плотину!
Голос Зайцева дрожал от волнения. Одновременно с ним ту же фразу крикнули Баландин и Князев.
Звездолёт как раз подлетел к западной оконечности озера и, наклонившись на левое крыло, плавно поворачивал к югу. Ни Белопольский, ни Мельников ничего не успели увидеть.
— Где вы видите плотину? — спросил Константин Евгеньевич.
— Она уже позади, — ответил ему Баландин. — Из озера вытекает небольшая речка.

 У самого истока её перегораживает деревянный забор из тесно поставленных брёвен.
— Это озеро ещё загадочнее порогов, — сказал Мельников. — Его длина вполне достаточна. Посадим корабль здесь.
— На воду ни в коем случае, — ответил Белопольский. — Только на берегу.
— На берегу негде. Он слишком узок.
— Тогда у реки, там, где хотели раньше.
Мельников повёл корабль к реке. Она была совсем близко от озера. Их разделяло расстояние не превышающее одного километра.
Ещё при первом посещении порогов Мельников заметил удобное место для посадки звездолёта. Это была широкая и длинная полоса берега, целое поле, на котором корабль мог свободно опуститься и подняться впоследствии. Поле было ровным и как будто совсем сухим, поросшим жёлто-коричневой травой.
— Поторопись! — сказал Белопольский. — Вон там надвигается туча.
Мельников звонком предупредил экипаж о посадке.
Как только впереди показалось выбранное место, моторы остановились. Огромный корабль летел по инерции, быстро теряя скорость. Тяжёлая корма постепенно опускалась всё ниже.
Посадка «на лапы» требовала от пилота предельного внимания и точности каждого движения. Манёвр был настолько труден, что, несмотря на все усилия конструкторов, автопилот не мог заменить человека. Белопольский и Мельников затратили много усилий, чтобы овладеть искусством, (это было уже не техникой, а искусством) посадки.

 Надо было с исключительной точностью уловить момент, когда корабль почти остановится и окажется в воздухе в состоянии неустойчивого равновесия. На маленьком тренировочном «звездолёте» они десятки раз проделывали этот манёвр на Земле.
Но посадить «на лапы» такой исполинский корабль, как «СССР-КС 3», было неизмеримо труднее. 

Константин Евгеньевич, учитывая свой возраст, поручил это ответственное дело своему молодому товарищу, у которого рука была твёрже, а нервы, по всеобщему мнению, вообще отсутствовали.
Мельников не смотрел на экран. Всё своё внимание он сосредоточил на указателях высоты и скорости. Обе стрелки быстро приближались к нулю.
— Один, — отрывисто сказал Белопольский.
Это означало, что корма корабля находится в одном метре от земли.
Ещё секунда… другая…
— Лапы! — скомандовал Мельников. Белопольский нажал кнопку.
Они почувствовали слабый толчок, — это корма коснулась почвы. В ту же секунду амортизаторы выпали из гнёзд. Звездолёт, вздрогнув, остановился. Мощные моторы плавно и быстро убрали «лапы».

 Крылья исчезли в пазах, и корабль всем корпусом лёг на землю.
— Браво! — раздался голос Пайчадзе. — Молодец, Борис!
— Кажется, всё в порядке, — сдержанно сказал Мельников. — Конструкция Сергея Александровича выдержала последнее и самое серьёзное испытание.
«СССР-КС 3» опустился точно посередине между рекой и лесом. До порогов, находящихся выше по течению, было километра полтора.
Было четыре часа дня по московскому времени. До захода Солнца оставалось десять часов. Приближалась долгая, одиннадцатисуточная ночь Венеры.