Нас вызвали в Свердловский райком партии – меня и Женю Федоровского, спецкора журнала «Вокруг света». Мы были беспартийными, но, видимо, за рост и армейское прошлое нас назначили правофланговыми в колонне издательства «Молодая гвардия» на ноябрьской демонстрации 1959 года.
С нами говорил инструктор райкома, человек со скучным лицом, который через каждое слово добавлял «так сказать».
– Значит, так сказать, главное, так сказать, дисциплина в вашей шеренге, так сказать…

 Мы тоскливо слушали его, понимая, что праздничный день накрылся и нам придется часов до шестнадцати топать по холоду. 

Потом нас инструктировал улыбчивый человек по имени Анатолий Иванович. О подлинной его профессии догадаться было нетрудно. 

Он коротенько обрисовал нам международное положение и предупредил, что вражеская агентура спит и видит, как бы устроить провокацию во время такого великого мероприятия, как демонстрация трудящихся, посвященная 42-й годовщине Великого Октября.
Попугав нас всевозможными шпионскими ужасами, Анатолий Иванович сказал жизнеутверждающе:
– Но ничего, вы ребята надежные, с армейским опытом за плечами, если что – я буду в колонне и помогу.

 Шестого числа мы всей компанией уехали на Николину Гору, выпивали до утра, потом я спал пару часов на какой-то лавке и затемно, когда еще не рассвело, отправился на перекладных в Москву, проклиная кадровика, устроившего мне эту подлянку, инструктора райкома и хитрого Анатолия Ивановича.
Но на сборный пункт во дворе издательства я прибыл вовремя. 

Знакомых почти не было; сотрудники многочисленных журналов, живущих под крылом издательства, отсутствовали, уступив свое место на праздничном шествии работникам типографии.
Нас построили. Мне и Женьке выдали красные повязки с надписью «Правофланговый» и вручили наглядную агитацию. Мне достался довольно легкий плакатик со словами «Слава КПСС», а Женьке не повезло: ему предстояло тащить портрет обожаемого лидера – Никиты Хрущева.
Часа полтора мы преодолевали бывшую Каляевскую, ныне Долгоруковскую улицу, потоптались, пережидая, когда пройдут по Садовому колонны другого района и, наконец, выдвинулись на улицу Чехова.

 Здесь нам пришлось стоять довольно долго. Когда мы поравнялись со зданием райкома, началась противная морось. Оркестр грянул «Дорогая моя столица», но это никак не спасало нас от холода. Колонна наша двигалась медленно, за час мы еле-еле миновали особняк редакции газеты «Красная звезда». 

Когда мы поравнялись с Успенским переулком, нам явилось чудесное видение в лице надежды рабочей прозы – очеркиста журнала «Молодая гвардия» Юры Полухина. Он стоял на углу в легкомысленно расстегнутом пальто, лицо его было румяно и свежо.
– Отцы! – закричал Юрка, увидев нас с Федоровским, и распахнул руки для объятий.
Мы подошли к нему и почувствовали «запах дорогого вина и молодого барашка», как писали в свое время авторы бессмертного «Золотого теленка».
– Ты где успел? – спросил я Полухина.
– Могу показать путь к оазису.
– Показывай, – решительно сказал Федоровский, – а то скоро окоченеем.
Мы вернулись к нашим шеренгам, доверили наглядную агитацию соседям по строю, им же вручили повязки.
Разжаловав себя в рядовые, мы рванули в Успенский.
– Куда? – окликнул нас какой-то руководящий дядя.
– В любой двор, – ответил я ему находчиво.
– Понял, только давайте побыстрее, колонна сейчас двинется.

 Пока мы объяснялись с руководящим дядей, в Успенский переулок въехал автобус, из него выпрыгнули «люди в синих шинелях» и перекрыли нам дорогу.
– Куда? – спросил суровый старшина.
Я предъявил ему пропуск в МУР, который мне выдали по распоряжению комиссара Парфентьева.
Увидев заветные три буквы, старшина козырнул и сказал:
– Проходите.
По ту сторону невесть откуда взявшегося оцепления, нас ожидал верный друг Полухин.
Надо сказать, что оцепление просто выручило нас, когда десятого числа начался «разбор полетов» и партийное начальство взалкало нашей беспартийной крови.
Мы с Федоровским твердо стояли на своем: вышли из колонны по малой нужде, а когда хотели слиться с коллективом, чтобы пронести портрет и лозунг по Красной площади, нас просто не пустили, лишив таким образом гражданской радости.
Но это – через два дня, а пока вслед за нашим проводником мы спустились по Успенскому, на Петровке повернули и вошли под гостеприимную арку сада «Эрмитаж». Он был пуст и грустен: мерзли голые деревья, ветер волок по аллеям затоптанную осеннюю листву, пустые скамейки навевали горькие мысли об одиночестве. 

Но зато в перспективе осенних аллей, за неплотной сеткой ноябрьского дождя желтым дьявольским светом горели окна знаменитого кафе. Вот туда мы и поспешили. Уселись за столик и начали, как умели, согреваться.
А через полчаса в этот спасительный оазис ввалилась компания муровских оперов, сменившихся «с суток», во главе с Эдиком Айрапетовым.
Мы сдвинули столы и начали активно отмечать наступивший праздник.

Потом компания стала редеть. Ребята из МУРа отправились к семьям, Юра Полухин и Женя Федоровский поехали продолжать ликование к своему другу, а мы с Эдиком остались за столом вдвоем. Мы были молоды, холосты и могли распоряжаться своим временем как нам заблагорассудится.
Когда вышли из кафе, дождь прекратился и пошел снег, аллеи и деревья стали сразу по-зимнему веселые. И народ в саду появился. Степенно гуляли пожилые пары, гостеприимно распахивались двери ресторана, пропуская компании наших веселых современников, у касс кинотеатра клубились молодые люди.
Навстречу нам от здания летнего театра шел статный, хорошо одетый, пожилой человек.
Эдик Айрапетов немедленно устремился к нему навстречу.
– Здравствуйте, Василий Васильевич, с праздником вас.
– И вас также, любезный Эдуард Еремеевич. 

Пожилой человек с каким-то гвардейским шиком стянул с руки лайковую перчатку и протянул моему другу руку.
– Познакомьтесь! – Эдик представил меня.
Василий Васильевич ответил мне крепким рукопожатием, даже слишком крепким для его возраста.
– Мой друг, – сказал Эдик, – журналист. Он пишет о МУРе.
– Весьма похвально, – одобрительно сказал Василий Васильевич.
Мы перекинулись ничего не значащими фразами о погоде, празднике, общих знакомых. Прощаясь, Эдик спросил:
– А можно мы с тезкой зайдем к вам? 

Расскажете ему о деле Павленко.
– Милости прошу, – доброжелательно улыбнулся Василий Васильевич и откланялся.
– Кто это? – спросил я, когда мы вышли из сада.
– Гений, – ответил Эдик, – живая криминальная энциклопедия. О русских мошенниках знает все. Василий Васильевич работал еще в Московской сыскной полиции, потом в уголовно-разыскной милиции, потом в Центророзыске и всю жизнь занимался фармазонщиками.
Слышал, может, до революции был такой крупнейший аферист Купченко. Не знаю как, но в те годы он попал в Париж и там выдавал себя за крупного русского золотопромышленника. Короче, он начал обрабатывать одного безумно богатого американца и так запудрил ему мозги, что тот согласился вложить деньги в его дело и перевел на счет туфтовой фирмы несколько миллионов франков.

 Американец был страстным собирателем картин и однажды, придя к Купченко, увидел у него полотно, за которым долго и безуспешно охотился. Он предложил Купченко огромные деньги, но тот сказал, что не может продать ее своему компаньону, так как не уверен в ее подлинности. Тогда американец привел к нему крупнейшего специалиста, попросив атрибутировать картину. 

Тот посмотрел и подтвердил ее подлинность.
– Он, видимо, «зарядил» эксперта? – догадался я.
– В том-то и дело, что этот эксперт не стал бы рисковать своим добрым именем за деньги. Купченко специально познакомился с владельцем картины, и ему удалось уговорить его одолжить картину на один день. Каким образом – неизвестно. 

То ли оставил залог, то ли просто заболтал, но картина попала в его квартиру. После визита эксперта Купченко вернул картину хозяину, а копию продал американцу за баснословную цену. Миллионер вернулся к себе, повесил полотно на самом почетном месте в своей коллекции, а через несколько дней тамошние специалисты определили, что это подделка. 

Американец рванул в Париж. Но Купченко исчез, унося в клюве деньги, переведенные на расширение золотодобычи, и франки, полученные за картину.
– Его нашли?
– Нет, сыщики нескольких стран искали его. Но он где-то залег на дно. Интересно?
– Очень. Это тебе Василий Васильевич рассказал?
– Именно. А дело Павленко…
– А кто это такой, тоже дореволюционный персонаж?
– Все дело в том, что приговор по его делу вынесли всего четыре года назад.
– Крупный мошенник?
– Еще бы. Его расстреляли. Там было все.
– Что же он сделал?
– Создал липовую военно-строительную часть.
– Как это?
– Очень просто. Десять лет качал деньги у государства. Ордена получал, звания. А когда копнули, части такой в Красной армии не значилось.

 Я, признаться, не поверил, зная, как свирепствуют в армии особисты. В мое время отвечать приходилось за каждый утерянный патрон, а тут – туфтовая воинская часть.
– Напрасно не веришь. Зайдем к Василию Васильевичу, он тебе все расскажет.
– А кто вел дело?
– Военный трибунал. Но тебе его не дадут, оно засекречено. Представляешь, ребята эти действовали десять лет, с 1942 года.
Мне надо было не материть издательского кадровика, а год как минимум в благодарность поить его водкой за то, что он вписал меня в свой славный список правофланговых. 

Иначе я никогда бы не услышал историю мифической воинской части. Но надо было на следующий же день подвигнуть Эдика на визит к старому сыщику. К сожалению, все мы умны задним числом. Я запутался в личной жизни и не попал к Василию Васильевичу.
Но фамилию Павленко запомнил. Разные люди рассказывали фрагменты этой удивительной истории. В кругах оперативников она приняла эпический характер.

 Одна информация исключала другую, но наконец я узнал об этом необычном деле. Рассказал мне о нем директор ВНИИ прокуратуры, профессор, генерал Игорь Карпец.